56. К вопросу об Антиохийском соборе 324 года

Что касается de decr. Nic. syu n. 3, то Афанасий в. здесь ни единым словом не выдает, что Евсевий кесарийский, по его мнению, подписав никейский символ, остался при своих прежних (арианских) убеждениях. Вот что пишет здесь Афанасий:

καὶ τό γε παράδοξον, Εὐσέβιος ὁ ἀπὸ Καισαρείας τῆς Παλαιστίνης, καί τοι πρὸ μιᾶς ἀρνούμενος, ὄμως ὕστερον ὑπογράψας, ἐπέστειλε τῇ ἐκκλησία ἑαυτοῦ, λἐγων ταύτην εἶναι τῆς ἐκκλησίας τὴν πίστιν [Афанасий в., следовательно, ошибочно относит сказанное у Евсевия о его кесарийском символе – к Никейскому символу] καὶ τῶν πατέρων τὴν παράδοσιν. πᾶσι τε φανερῶς ἔδειξεν, ὅτι πρότερον ἐσφάλλοντο καὶ μάτην ἐφιλονίκουν πρὸς τὴν ἀλήθειαν εἰ γὰρ καὶ ᾐσχύνη τότε ταύταις ταῖς λέξεσι γράψαι, καὶ ὡς ήθέλησεν αὐτὸς ἀπελογήσατο τῇ ἐκκλησίᾳ, ἀλλά γε διὰ τῆς ἐπιστολῆς τὸ ὁμοούσιον καὶ τὸ ἐκ τῆς οὐσίας μὴ ἀρνησάμενος, φανερῶς τοῦτο σημᾶναι βούλετο· καὶ πέπονθέ τι δεινόν· ώς γάρ ἀπολογούμενος, κατηγόρησε λοιπῶν τῶν Ἀρειανῶν, ὅτι γράψαιτες· οὐκ ἦν ὁ υἱὸς πρὶν γεννηθῆναι, οὐκ ἤθελον αὐτὸν εἶνοι οὐδὲ πρὸ τῆς κατὰ σάρκα γενέσεως. καὶ τοῦτο οἶδε καὶ Ἀκάκιος, ἂν μὴ καὶ αὐτὸς φοβηεὶς νῦν διὰ τὸν καιρὸν ὑποκρίνηται και ἀρνήσηται τὴν ἀλήθειαν¹³⁶².

Евсевий, думает Афанасий в., называя подписанную им никейскую веру, верою церкви и преданием отцов, ясно показал этим, что раньше они ошибались и напрасно боролись против истины. Хотя он и постыдился сказать это

—89—

прямо и, как хотел, защищался пред своей церковью: но так как он не отвергает в своем письме терминов ὁμοούσιον и ἐκ τῆς οὐσίας, то очевидно он хотел показать именно это. И с ним случилось нечто странное. Думая защитить других ариан, он на деле обвинил их, говоря, что они, написав: не был Сын до рождения, хотели сказать этим, что Его не было до рождения по плоти.

В конце своего сочинения „Об определениях никейского собора“ Афанасий приводил и самое письмо Евсевия к кесарийцам, „чтобы из него узнали христоборцы и в особенности Акакий свою неблагодарность, измену своим же учителям“.

На деле, разумеется, послание Евсевия к кесарийцам доказывает, что, и подписав Никейский символ, он остался таким же арианином (т. е. левым оригенистом), каким был и до 325 года. Но Афанасий в., как доказывают его слова, понял это послание совсем в ином смысле. На самом деле Евсевий защищал пред кесарийцами свою подпись под никейским символом, оставаясь в душе арианином. По Афанасию же он защищал свое равнейшее поведение, как покровителя ариан, и не хотел только открыто признаться в том, что он тогда заблуждался. А так как Евсевий кесарийский до конца жизни не отрекался формально от никейского символа, то Афанасий в., несмотря на личные враждебные отношения Евсевия к нему и к другим борцам за никейскую веру, мог думать, что Евсевий и в самом деле в 325 году отрекся от арианства и сделался убежденным никейцем-омоусианином. А в таком случае для него не было и никакого повода упоминать об отлучении, наложенном на Евсевия в 324 году в Антиохии за защиту Ария. Это отлучение утратило всякую силу после того, как Евсевий подписал никейский символ и анафематствовал учение Ария. После этой подписи отлучение, наложенное на Евсевия, потеряло бы значение и без всякого вмешательства императора.

Что предлагаемое мною объяснение Athan. de deer. nic. syn. 3 правильно, еще яснее видно из параллельного места Athan. de synodis η. 13. Вот что пишет здесь Афанасий в.:

Ποία γὰρ πίστις τοῖς παρ’ αὐτῶν γινομένοις. εἰ τὰ τῶν προτέρων καταλύεται; ἢ πῶς „πατέρας“ ὀνομάζουσιν, οὓς διεδέξαντο. ὦν

—90—

αὐτοὶ τῆς γνώμης κατήγοροι γίνονται;Μάλισταδὲ Ἀκάκιος τί ἄνεἴποι πρὸςΕὐσέβιον τὸνἑαυτοῦδιδάσκαλον,ὃς οὐ μόνονὑπέγραψενἐν τῇ κατὰ Νίκαιαν συνόδῷ, ἀλλὰ γὰρ καὶ δι’ ἐπιστολῆς ἐδήλωσε τοῖς ὑπ’ αὐτοῦ λαοῖς ταύτην εἶναι πίστην ἀληϑῆ, τὴν ὁμολογηϑεῖσαν ἐν τῇ κατὰ Νίκαιαν συνόδῳ; εἰ γὰρ καὶ ὡς ἠϑέληβσσεν ἀπελογήσατο διὰ τῆς ἐπιστολῆς, ἀλλά γε τὰς λέξεις οὐκ ἠρνήσατο, ἀλλὰ καὶ κατηγόρηοε τῶν Ἀρειανῶν ὅτι λἐγοντες, „Οὐκ ἦν πρὶν γεννηϑῇ ὁ Υἱὸς, οὐδὲ πρὸ Μαρίας ἀυτὸν ἤϑελον εἶναι“. [Конечно, здесь ὡς ἠϑέλησεν ἀπελογήσατο можно понять и так, что Евсевий, как это было и на самом деле, оправдывал свою подпись под символом; но помимо того, что такое толкование не приложимо к de decretis nic. syn. 3, Афанасий в. едва ли стал бы придавать такое значение подписи Евсевия под терминами ὁμοούσιον и ἐκ τῆς οὐσίας (их нужно разуметь под λέξεις), если бы он думал, что Евсевий понимал их в совершенно превратном смысле].

Не излишне заметить еще, что об Евсевии кесарийском Афанасий в. говорит вообще очень редко, и напр. в обоих приведенных местах для него не было и повода упоминать об отлучении, наложенном на Евсевия антиохийским собором. В обоих случаях для него важна подпись Евсевия под никейским символом и его попытка доказать в письме к кесарийцам православие этого символа и его терминов, чтобы показать Акакию кесарийскому и другим арианам, что, отвергая никейский символ и пытаясь заменить его другим, они расходятся между прочим и с предшественником и учителем Акакия Евсевием. Следовательно, упоминание здесь об отлучении Евсевия на антиохийском соборе, где он показал себя стойким защитником Ария, было не только излишне, но и не удобно. Оно только ослабило бы впечатление от того факта, на который ссылается здесь Афанасий в. – В de synodis, n. 17. Афанасий в. приводит небольшой отрывок из письма Евсевия кесарийского к Евфра[и]тиону валанейскому. ‘О δὲ ἀπὸ Καισαρείας τῆς Παλαιστίνης Εὐσέβιος, γράφων πρὸς Εὐφρατίωνα τὸν ἐπίοκοπον, οὐκ ἐφοβήϑη φανερῶς εἰπεῖν, ὄτι „ὁ Χριστὸς οὐκ ἔστιν ἀληϑινὸς Θεὸς“. Но здесь Афанасий в. приводит целый ряд выдержек из писем арианских епископов, писанных до никейского собора¹³⁶³.

—91—

Следовательно, это письмо Евсевия, как написанное до никейского собора, нисколько не могло разубедить Афанасия в. в том, что Евсевий искренно подписал никейский символ.

В конце n. 17, приведя два отрывка из писем Георгия Лаодикийского (к Александру и к арианам), тогда еще пресвитера, Афанасий находит нужным сообщить, что этот Георгий низложен был св. Александром, между прочим, и за свое нечестие¹³⁶⁴. Но отсюда не следует, что и об Евсевии кесарийском Афанасий должен был сообщить, что он отлучен был антиохийским собором 324 года. 1) Георгий был раньше александрийским пресвитером, и потому его прошлое и более интересовало Афанасия и было несравненно лучше ему известно, чем прошлое Евсевия кесарийского. 2) Георгий в то время (в 359 году) был еще жив и был епископом; следовательно, напомнить об его прошлом было небесполезно; Евсевий же давно умер. 3) Евсевий в 324 году был только отлучен, Георгий же лишен сана, καϑῃρέϑη. 4) Отлучение наложенное на Евсевия в 324 году потеряло силу в 325 году в Никее, где он был принят в общение вселенским собором, в состав которого вошли и почти все бывшие участники антиохийского собора 324 года.

Вообще же Афанасия в. в данном случае интересовало самое учение вождей ариан, а не события их жизни.

В apologia contra arianos n. 77 египетские епископы в послании к тирскому собору „Ουκέτι νομίζομεν“ называют Евсевия кесарийского „врагом“ ἐχϑρός. Но упоминать здесь сб отлучении, наложенном на него антиохийским собором 324 года, о факте давнем и потерявшем всякое значение с 325 года, в письме к собору епископов было, очевидно, не только излишне, но и не удобно. Да египетские епископы, как упомянуто выше, едва ли и знали об этом отлучении.

Наконец и в Apol. с. arian. n. 8 – допуская, что это послание могло быть написано от имени египетских еписко-

—92—

пов самим Афанасием в. – что могло прибавить отлучение Евсевия кесарийского в 324 году на многочисленном, но все же поместном соборе к приписываемому ему падению, принесению жертвы идолам во время гонения?

В Apol. с. ar. n. 87 Евсевий назван лишь по имени.

Больше Евсевий кесарийский – насколько знаю – не упоминается у Афанасия в.¹³⁶⁵.

Литературная деятельность Афанасия в. началась в такое время, когда Евсевий кесарийский уже умер. Поэтому Афанасий не имел и повода особенно часто говорить о нем. Что же удивительного, если Афанасию не довелось ни разу упомянуть о неприятности, случившейся с Евсевием в 324 году на соборе в Антиохии?

По Гарнакк в данном случае далеко не в полном виде передает даже и аргументацию Швартца. Приписываемое им Афанасию опасение коснуться памяти Константина в. занимает далеко не первое место в аргументации Швартца. Прежде всего Швартц¹³⁶⁶ совершенно верно указывает на то, что „Афанасий никогда не был историком и не хотел быть им; он был политиком, и принимался за перо только тогда, когда того требовали политические основания. И о никейском соборе он никогда не сообщает; во всем сочинении, которое он составил о нем (de decretis), ничего нет кроме догматической полемики“ и „начало арианского спора он никогда не излагал“¹³⁶⁷.

А следовательно и молчание Афанасия в. об антиохийском соборе 324 года и об осуждении на нем Евсевия не доказывает даже того, что этот факт остался ему неизвестен.

Из трех отлученных антиохийским собором 324 года епископов больше всех должен был интересовать Афанасия в. Наркисс нерониадский, доживший до 358 года и характеризуемый Афанасием как худший, πονηρότκαος, среди арианских епископов. Но о нем Афанасий сообщает, что он был трижды низложен на различных соборах¹³⁶⁸: и

—93—

очень возможно, что тут имеется в виду и отлучение, наложенное на Наркисса в 324 году в Антиохии¹³⁶⁹.

Далее Гарнакк не позабывает упомянуть и о молчании историков. „Что и церковные историки молчат“ – пишет он – „это менее важно, но не незначительно (von minderem Gewicht jedoch nicht unerheblich); ибо Евсевий был знаменитый человек, и собор из более 50-ти епископов из многих частей востока, собранный при замечательных обстоятельствах и совершивший низложение“ [так, die Absetzung] „епископов, не был такой quantité negligeable, которая скоро предана была бы забвению“.

О причинах этого молчания историков существенное сказано у меня в разборе 1-ой статьи Гарнакка (стр. 60–61). Швартц SS 362–365 говорит об этом более подробно, разлагает изложение триады продолжателей Евсевия на их источники и показывает, что все они молчат об том соборе потому, что о нем ничего не говорят их источники. А это объясняется тем, что они черпали из публицистической литературы, которую породили споры 4 века. А послание антиохийского собора 324 года обязано своим сохранением совсем другому роду литературного предания – каноническим сборникам, о которых церковные историки ничего не знают. – Гарнакк по этому поводу замечает: „Наконец, действительно ли антиохийское соборное послание принадлежит чистому каноническому преданию (Rechtsüber lieferung), будет исследовано ниже“. Гарнакк имеет в виду III-ю главу своей 2-й статьи. Удалось ли ему там показать, что сборник, в котором сохранилось разбираемое послание, не принадлежит к чистому каноническому преданию, будет показано при разборе этой главы. Но в данном случае важно отметить лишь то, что молчание историков о спорном документе Швартцу удалось объяснить наилучшим образом (то ведь факт, что эти историки ничего не знают о собрании канонов), и следовательно, выдвигать против него вновь это молчание, Гарнакк не имел никакого научного права.

—94—

По поводу g Гарнакк возражает: По Швартцу император, перенося в собор в Никею, хотел доказать, что Евсевий никомидийский еще далеко не умер, noch lange kein toter Mann sei; но этому же Евсевию подготовил сильнейшее поражение, schlimmste Niederlage, чрез осуждение Ария в его собственной провинции и новое исповедание, neue Bekenntniss, веры. „Как согласить это! Wie reimt sich das zusammen!“ – говорит Гарнакк. „Швартц говорит, что он“ (император) „не был достаточно силен; но он был достаточно силен привести к победе боевые слова маленькой партии.“

Здесь Гарнакк прежде всего допустил неточность в передаче взгляда Швартца: Швартц и не думает утверждать, что сам император был недостаточно силен. Aber der Kaiser – говорит он – war weit davon entfernt, darum nun auch den Arius zu schützen: er hatte zu wenig Macht hinter sich, wie die antiochenische Synode gezeigt hat. Мало силы за собой, по Швартцу, имел не император, а Арий. Антиохийский собор ни силы, ни слабости императора доказать не мог, так как император на нем не присутствовал. Но он бесспорно доказал относительную слабость арианской партии.

О причинах перенесения собора в Никею была речь выше (по поводу b), и если отрешиться от оригинальных, но слабо мотивированных и ничуть не оправдываемых и новооткрытым антиохийским посланием взглядов Швартца на церковную политику Константина и – в частности – на его отношение к антиохийскому собору, то осуждение Ария на никейском соборе ничего удивительного не представляет. Напротив, новооткрытое послание делает более понятным, почему от защиты Ария на соборе отказались и такие его друзья, и покровители, как оба Евсевия, Феогний, Марий, Мипофант, Феодор, Наркисс, Патрофил и верными ему остались только египтяне Секунд и Феона.

В критике пункта h Гарнакк наиболее счастлив. Швартц бесспорно обнаруживает только свою некомпетентность в вопросах истории догматов, когда думает, что император, заставив собор принять формулу веры с западными догматическими терминами, хотел показать, что он не желает стать на сторону свв. Александра и Евстафия и не одобряет действия восточных епископов, пытавшихся на соборе в Антиохии предвосхитить решение

—95—

вселенского собора. „Швартц преувеличивает здесь“ – совершенно справедливо замечает Гарнакк – „правильный догматическо-исторический взгляд до ошибочного“¹³⁷⁰. „Несомненно есть разность между западной и восточной формулировкой православия, но утверждение, что александрийское Credo лишилось своего триумфа в Никее¹³⁷¹ – неверно“.

Гарнакк не хочет ссылаться на сообщение Филосторгия¹³⁷², будто Александр и Осий раньше никейского собора, встретившись в Никомидии, согласились вместе с другими епископами исповедать Сына единосущным Отцу.

Филосторгий, по мнению Гарнакка, бесспорно слишком далеко идет в другом направлении¹³⁷³ [не допуская, по-видимому, никакой разности между богословием Александра и Осия, что и естественно для него, как писателя конца 4-го века, когда утратилось всякое воспоминание о том, что до 325 года и сам Александр александрийский еще не был „омоусианином“], хотя в основе его сообщения может лежать и нечто фактическое¹³⁷⁴.

Но что и александрийцы и западные чувствовали себя на соборе как одно целое (wie eine Einheit), и первые постоянно видели в соборном решении полную победу своего дела, это – на основании исторического хода [событий] следующих 10-летий – неоспоримо. И нельзя сказать, чтобы вопрос об „Οὐσία“ был совершенно чужд Востоку. В энциклике Александра обозначается, как ересь Ария, что он отри-

—96—

цает, что Сын есть ὅμοιος, κατ’ οὐσίαν τῶ πατρί, и утверждает: ἀπεσχοινισμένος ἐστὶν ὁ Λόγος τῆς τοῦ Θεοῦ οὐσίας¹³⁷⁵.

—97—

„Хотя только Осий, как я всегда учил, снова привел к признанию на востоке прямое „Ὁμοούσιος“ – впрочем его некогда уже признал великий Дионисий александрийский и оно принадлежит также к великой сокровищнице оригеновских формул – однако нет ни малейшего основания к предположению, что Александр не так добровольно и охотно принял его, как позднее Афанасий – и именно в западном смысле – защищал¹³⁷⁶ его.

По моему мнению, св. Александр александрийский едва ли принял термины ἐκ τῆς οὐσίας и ὁμοούσιον так добровольно, как это думает Гарнакк. Александр, по-моему, был оригенистом в гораздо большей степени, чем это допускает Гарнакк¹³⁷⁷, и потому для него едва ли были особенно симпатичны эти термины, которые отвергал Ориген. И если бы вселенский собор состоялся (в Анкире) без участия западных епископов, то можно утверждать с несомненностью, что эти термины не были бы внесены в соборное вероопределение, хотя арианское учение в нем осуждено

—98—

было бы не менее ясно, чем в вероизложениях в послании Александра александрийскогоἩ φίλαρχος и новооткрытом послании антиохийского собора.

Но св. Александр мог согласиться принять эти термины и до никейского собора потому, что этого желал Осий кордубский, которому Александр обязан был тем, что он представил императору Константину в истинном свете предмет спора между ним и Арием. За эти же термины могли высказаться (если успели написать на восток до собора) и другие видные западные епископы, как Сильвестр римский и – может быть – даже и „единодушный“ с Александром Александр фессалоникский. Но могло быть дело даже и так, что у св. Александра (вопреки сообщению Филосторгия) и с Осием не было разговора о слове ὁμοούσιος, и термин этот предложен был Осием прямо чрез императора, который тут же на соборе доказывал, что этот термин не имеет того материалистического смысла, какой приписывают его восточные лукианисты и оригенисты. И св. Александр и его единомышленники вынуждены были принять этот термин уже потому, что без него символ Евсевия кесарийского, предложенный императором в качестве проекта вероопределения, был настолько недостаточен для опровержения учения Ария, что под ним мог бы подписаться и сам Арий. Выступить с своим проектом вероопределения св. Александру могла помешать та συσκευή, о которой говорит св. Евстафий антиохийский. – Но и в таком случае нет оснований соглашаться со Швартцем, что император предложил внести в символ термин ὁμοούσιος, не желая дать торжества бывшим участникам антиохийского собора. Главная ошибка Швартца заключается, по-моему, в том, что он представляет императора Константина каким-то выдающимся богословом, который отлично понимал все тонкости тогдашних догматических споров и руководил ходом их по своему желанию. Факты решительно не оправдывают такого взгляда на Константина. Его письмо к Александру и Арию доказывает ясно, что он в предмете их спора не понимал ничего: ему казалось, что они спорят из-за каких-то мелочей. – На никейском соборе Константин в. стоял видимо под влиянием не только Осия кордубского, но и Маркелла анкирского. Разъ

—99—

ясняя никейский анафематизм на арианское положение: ,,πρν γεννηϑῆναι οὐκ ἦν», Константин доказывал, что Сын Божий и по своему божественному рождению существовал прежде всех веков, ἐπεὶ καὶ πρὶν ἐνεργεία γεννηϑῆνται δυνάμει ἦν ἐν τῷ πατρί ἀγεννήτως¹³⁷⁸.

В написанном вскоре после никейского собора письме к никомидийцам Константин ведет своеобразную полемику с арианством¹³⁷⁹; а вскоре после того возвращает Ария из ссылки, не требуя от него подписи под Никейским символом и ограничиваясь неопределенной, представленной Арием, формулой веры!

Да было бы даже и странно, если бы Константин, только что обратившийся в христианство и еще некрещенный, сразу постиг все тонкости тогдашних богословских споров и сумел отличить восточное православие от западного. Его колебания в покровительстве то одной, то другой церковной партии при неясности его богословских воззрений доказывают ясно, что сам он находился под влиянием то одного, то другого епископа и соответственно с этим и вел свою религиозную политику. Письмо к Александру и Арию он написал, может быть, под влиянием Евсевия никомидийского, или, может быть, тогда смысл спора не был ясен и самому Осию. В 325 году он беcспорно был под сильным влиянием Осия и, конечно, по его желанию провел на соборе западные термины: ἐκ τῆς οὐσίας и ὁμοού-

—100—

σιον. Но вскоре после того место Осия занял при нем Евсевий кесарийский, видимо поразивший его своей ученостью, и Константин в., не отказываясь формально от Никейского символа, возвращает из ссылки и самого Ария и его покровителей Евсевия никомидийского и Феогния и поддерживает их в борьбе с выдающимися защитниками этого самого символа¹³⁸⁰.

Константин в., следовательно, не преследовал никакой коварной цели, предлагая никейскому собору внести в символ термин ὁμοούσιος, Он делал это просто потому, что этого желал его ближайший советник Осий кордубский и может быть, и другие западные епископы. Но сам же антиохийский собор 324 года постарался заинтересовать вопросом об учении Ария и виднейших западных епископов.

Поэтому я совершенно согласен с Гарнакком, что предположение Швартца, что слово ὁμοούσιος проведено было императором, чтобы избежать фатальности согласиться с антиохийским собором, недоказуемо¹³⁸¹, и что на деле он не только одобрил определение этого собора – если оно имело место [по-моему, конечно, имело] – но и усилил (vеrschärft).

Но вся эта – в существенном верная – аргументация Гарнакка к вопросу о подлинности антиохийского послания не имеет отношения. Вопрос здесь идет, собственно, о том, почему на никейском соборе принято было вероизложение с западными терминами: ἐκ τῆς οὐσίας и ὁμοούσιος, а не исповедание в духе Александра александрийского. Но спорный документ в существе дела не дает ничего нового по этому вопросу и не стоит ни в каком противоречии с ранее известными документами. – Послание св. Александра александрийского доказывает ясно, что не он виновник того, что никейский собор принял эти термины. Не было никаких оснований предполагать и то, что эти термины

—101—

предложены были кем-либо из восточных епископов, хотя бы, напр., св. Евстафием антиохийским.

И если Швартцу – при его взгляде на Константина – показалось, что Константин остался недоволен антиохийским собором 324 года и на никейском соборе свой протест против антиохийского собора он выразил тем, что заставил собор принять западное учение о единосущии, а не исповедание веры св. Александра или антиохийского собора, то ведь открытый им документ сам по себе не дает ни малейших оснований судить об отношении к антиохийскому собору императора.

Как показано выше, самое перенесение великого собора в Никею, было не протестом императора против антиохийского собора, а скорее следствием этого собора: отцы антиохийского собора были вероятно крайне довольны тем, что в соборном обсуждении вопроса об Арии примут участие и западные епископы, к которым сами же они обращались с посланиями. И если на соборе их исповедание веры не только не было принято и подписано всеми без изменений, но и не было положено в основу нового вероопределения, то все же главная цель их была достигнута: учение Ария было анафематствовано по пунктам, и этот анафематизм был подписан всеми вместе с символом.

В конце этого отдела (s. 409) Гарнакк говорит: „Принимая (durch die Annahme), что антиохийское соборное послание подлинно, как показано, картина предистории (Vorgeschichte) и истории никейской становится очень запутанной. Несогласия, невероятности и противоречия прямо умножаются (häuien sich geradezu). Тогда как равнейшая картина правда очень скудна, но проста и согласна (eindeutig)“; и, изложив кратко историю событий 324–5 гг. по старым источникам, говорит в заключение: „Нет сомнения, – это очень простое развитие вещей (Entwicklung der Dinge) оказывается чрез антиохийское послание (das Antiochenuui) чрезвычайно обогащенным, но и на каждом пункте крайне обремененном (auf schwerste belastet) невероятностями и противоречиями“.

Но приведенный разбор аргументации Гарнакка, надеюсь, показывает ясно, что все эти Unstimmheiten, Unwahrscheinlichkeiten и Widersprüche отчасти нужно отнести на счет Швартца, отчасти же существуют только в воображении

—102—

самого Гарнакка, и послание антиохийского собора 324 года не только не стоит ни в каком противоречии с ранее известными документами, но и вносит новый свет в историю событий 324–325 гг., дает ясный ответ на такие, напр., вопросы: а) почему никейский собор, несмотря на старания обоих Евсевиев с их сподвижниками, закончился таким полным торжеством св. Александра александрийского и западных? б) почему западные епископы присутствовали на Никейском соборе в таком ограниченном количестве? в) почему Афанасий в. в число выдающихся защитников православия заносит между прочим и Лупа (тарсского) из Киликии, которого к 19 июня 325 года уже не было в живых? г) почему именно Евсевий кесарийский выступил на соборе с исповеданием веры?

В существенном правильную оценку значения нового документа для истории событий 324–325 гг. дал уже Р. Зееберг¹³⁸². По его мнению, если признать послание подлинным – а за подлинность его говорит, что непонятна цель подлога – , то объясняются два обстоятельства: 1) что и в Никее Евсевий кесарийский нашел нужным выступить с своим по возможности в православном духе составленным исповеданием, 2) что настроение в Никее было с самого начала антиарианское. Нужно, значит, принять, что окружные послания Александра произвели большее действие, чем известно было об этом прежде. Хотя в отдельности многое в отношении к собору остается неясным, и конструкция событий у Швартца, как показывает Гарнакк, немыслима, однако собор может быть внесен в известную нам историю.

Вот впечатление, какое вынес от полемики между Швартцем и Гарнакком человек посторонний, специалист в истории догматов, но данного вопроса специально очевидно не изучавший.

Свящ. Д. Лебедев

(Продолжение следует)