—169—

III

Но всего интереснее у Гарнакка его последний аргумент: его попытка представить вероятным то, что кажется совершенно невозможным и Швартцу, и мне, и всем другим защитникам подлинности новооткрытого послания, что будто бы «фальсификатор», заимствовав все приводимые им имена епископов из Никейского списка, намеренно переставил их так, что получился список совершенно не похожий на извлечение из никейского списка. В доказательство того, что и такой род фальсификации не представляет собою ничего «неслыханного», Гарнакк ссылается на «выдуманные» акты кёльнского собора 346 года, список епископов которого стоит в таком же в сущности отношении к списку епископов Галлии, подписавших постановления сердикского собора у Athanasii, apologia contra arianos, n. 50, как и список антиохийского собора 324 года к списку никейскому, с тою только разницею, что, тогда как в последнем случае имена кафедр епископов сохранились только в Никейском списке, а в спорном антиохийском списке отсутствуют, в первом случае наоборот имена кафедр стоят только в «выдуманных» кёльнских актах и совершенно отсутствуют у Афанасия в. Конечно, эта аналогия имела бы некоторое значение, как аргумент в пользу Гарнакка, если бы было безусловно правильно его основное предполо-

—170—

жение, если бы неподлинность кельнских актов 346 года была совершенно бесспорным, всеми признанным фактом.

В действительности достаточно простой справки с Lehrbuch der Dogmengeschichte, II Band, 4-te Auflage, SS. 247–248, Anm. 4 самого же Гарнакка, чтобы убедиться в противном. Гарнакк, правда, и здесь заявляет, что «подлинность собора кажется» ему «несостоятельной»³⁸¹. Но подле 5-и имен противников подлинности актов этого собора³⁸² у него названы и 4–9 имен защитников их подлинности³⁸³.

А кто имеет возможность навести справку и в некоторых, цитуемых у Гарнакка, сочинениях, напр. у Friedrich, KG. Deutschlands, тот увидит, что вопрос о кельнском соборе 346 года издавна был спорным, но число сторонни-

—171—

ков его подлинности превышало число противников. У Фридриха названо по именам 16 противников³⁸⁴ подлинности спорных актов и 28 – защитников³⁸⁵.

Пишущему эти строки довелось впервые познакомиться с вопросом о кельнском соборе 346 года по Le Nain de Tillemont Mémoires pour servir à l’histoire ecclésiastique, tome VI, pp. 332–333 (Les Ariens, Art. 38), 761–764 (Note 37), и потом по C. J. v. Hefele, Conciliengesctiichte, I², SS. 628–629, и у меня получилось то впечатление, что, если бы Тилльмон писал не в 17 веке, а во второй половине 19 века, после того, как найдены были и в 1848 году опубликованы Кюртоном пасхальные послания Афанасия в. с их высоко-важными для хронологии IV века – «κεφάλαια», то он самым решительным образом высказался бы за подлинность актов этого кельнского собора. Не смотря на те непреодолимые трудности, какие представляли для него эти акты в виду невозможности согласить их с принимаемою им датою сердикского собора, Тилльмон все же не находит возмож-

—172—

ным отрицать, что акты кёльнского собора 346 года, рассматриваемые сами по себе, имеют все возможные признаки истины³⁸⁶.

Можно представить, с каким интересом обратился я к Гефеле, который, как ученый 19 века, находился в решительно более благоприятных условиях в отношении к этому вопросу, чем Тилльмон, но я имел только случай лишний раз убедиться, как далеко уступает Гефеле Тилльмону, как исследователь сложных детальных вопросов древней церковной истории. Очень характерно для Гефеле уже то, что он считает возможным разделаться с вопросом о кёльнском соборе, которому Тилльмон посвятил целое примечание (Note XXXVII Sur la condamnation d’Euphrate de Cologne) в 3 страницы in quarto мелкого шрифта, и о котором не мало написано и после Тилльмона, на одной печатной странице. Но всего интереснее то, что хотя и Гефеле прекрасно видит, что с 1848–52 г. вопрос о кёльнском соборе получил новую постановку, так как отпало главное возражение против подлинности его актов, однако он, не входя в самостоятельное обсуждение вопроса, ограничивается тем, что ссылается на «подробное доказательство неподлинности кёльнских соборных актов» у Harzheim, Concil. Germ. Т. 1. Binterim, pragmatische Gesch. der deutschen Concilien, Bd. I. S. 357 ff. и Rettherg, Kirchengeschichte Deutschlands I, 123–140, тогда как из защитников подлинности Гефеле известны только иезуит de Buck и Friedrich, Kirchengeschichte Deutschlands I, 277–300. При этом Гефеле, вопреки существующему хорошему обычаю, не указывает годы, когда вышли цитуемыя им книги, и я должен был обратиться к другим, имевшимся у меня, книжкам, чтобы узнать, что все три авторитета, на основании которых Гефеле высказывается за неподлинность спорных актов, выпустили свои книги раньше 1848 года, следовательно решали вопрос в его старой постановке: даже и «Церковная история Германии» Реттберга вышла в 1846 году, и только Фридрих выпустил свою книгу в 1867 году, но он высказывается за подлинность спорных актов.

—173—

Так как Гефеле, таким образом, оказался в данном случае решительно позади Тилльмона, то я предполагал было писать особую заметку о кельнском соборе 346 года и начал приобретать нужные для нее книги. Таким образом в моей скромной библиотечке появились 1-й том «Церковной истории Германии» Реттберга и I-й и II-й томы «Церковной истории Германии» Фридриха. Но ознакомившись с подробной аргументацией подлинности кельнских актов 346 года у Фридриха, я пришел к мысли, что новое исследование о них едва ли нужно. Вопрос об этих актах, как показалось мне, обследован у Фридриха так обстоятельно, что, выступая на защиту их подлинности, я должен бы был в существе дела только повторять аргументацию Фридриха.

В настоящее время положение дела несколько изменилось. 23 страницы, посвященные этому вопросу у Фридриха, не покончили с ним окончательно: появились новые работы и против подлинности спорных актов и в защиту ее. Против их подлинности высказался, напр., такой авторитетный ученый, как Дюшен³⁸⁷. А главное теперь, когда «выдуманным» актам кельнского собора 346 года придано значение аргумента против подлинности открытого Швартцем послания антиохийского собора 324 года, будет совсем не излишне изложить здесь хотя бы основный контур этого интересного историко-критического вопроса, тем более, что, насколько мне известно, из русских ученых никто об этом кельнском соборе не обмолвился ни единым словом³⁸⁸.

—174—

Известно, что сердикский собор 343 (342?)³⁸⁹ года, восстановив в правах Афанасия в., Маркелла анкирского, Асклипия газского и других, низложенных евсевианами, епископов, не смотря на то, что восточные епископы не пожелали принять участие на этом соборе и составили свой собор (так называемый филиппопольский), захотел однако, с согласия императора Константина добиться согласия восточного императора Константия на возвращение этих епископов на свои кафедры, и с этою целию, уже пред пасхою 344 года, отправил на восток, с письмом императора Константа к Константию, двух епископов: Винкентия капуйского (в Кампании, бывшего римского пресвитера, одного из двух представителей Сильвестра, епископа римского, на никейском соборе) и Евфрату агриппинского, епископа главного города верхней Галлии, Colonia Agrippina, т. е. нынешнего Кёльна. Но когда эти послы сердикского собора прибыли около пасхи 344 года (15 апреля) в Антиохию, то Стефан, епископ антиохийский [приемник Флакилла, председатель восточного сердикского («филиппопольского») собора 342/3 г.] устроил грязную проделку с престарелым Евфратою, окончившуюся, впрочем, очень печально для самого Стефана: он был низложен за это самими же евсевианами на созванном для этого антиохийском соборе – по-видимому, том самом, который издал пространное изложение веры, так называемое ἔκθεσις μακρόστιχος, или 5-ю антиохийскую формулу. Об истории с Евфратою говорят Афанасий в.³⁹⁰ и независимое от него – Феодорит³⁹¹.

Если сердикский собор, или (как сообщает Феодорит) император Констант выбрал Евфрату послом на восток вместе с Винкентием, бывшим членом никейского собора, то, очевидно, епископ кельнский считался тогда человеком безукоризненного православия. По актам же кельнского собора 346 года оказывается иное.

Вот содержание этих актов³⁹²:

—175—

12 мая 346 года (Post cons[ulatum] Amantii et Albini IIII id. maias) 14 галльских епископов, под председательством Максимина тр[ев]ирского (а Treveris) [одного из мужей апостольских по Athanasii, epistula ad episcopus Aegypti ex Libyae n. 8], собравшись на собор in Agrippinensiura civitate (нынешнем Кельне, Colonia Agrippina), с согласия 10-и других галльских епископов, на соборе не присутствовавших, но заранее согласившихся с его решением или передавших свои голоса другим (consentientibus et mandantibus) и потому тоже перечисляемых по именам в актах собора, низложили Евфрату епископа колонийского за то, что он Christum Deum negat, не признает Христа Богом и даже Сыном Божиим, а считает его простым человеком (tantum nudum hominem asserit Christum – по наиболее полному и точному показанию Валериана оксеррского). Епископы, присутствовавшие на соборе, подавали свои голоса, как это было и на других древних соборах, каждый в отдельности, в различных выражениях и с далеко неодинаковою подробностию. А один из не явившихся на собор епископов, Диклопет орлеанский подал свой голос в виде письма, извлечение из которого и приводится в актах собора (в самом конце их). Некоторые из голосовавших находили, что Евфрата недостоин даже приобщения Св. Таин вместе с мирянами, communio iaica, и не может считаться «католиком», членом вселенской церкви.

Но, что особенно интересно, сосед Евфраты по кафедре Серватий, епископ тонгрский (Tungrorum), заявил в своем votum’е, что он знает о том, что делал и как учил Евфрата, non opinione, sed veritate, что он часто возражал ему и публично и на дому, когда он отрицал, что Христос есть Бог, и это слышали Афанасий, епископ александрийский и многие пресвитеры и диаконы³⁹³.

—176—

Следовательно, сам Афанасий в. должен был хорошо знать о заблуждении Евфраты колонийского, и однако, рассказывая в своей «истории ариан к монахам» о проделке Стефана антиохийского с Евфратою, «отец православия» ни единым словом не намекает, что этот самый Евфрата по возвращении в Галлию сам впал в ересь и был за это низложен собором галльских епископов. И вообще о низложении Евфраты не говорят ни слова ни восточные, ни западные историки и церковные писатели IV–VII в. в. Впервые упоминание об этой истории встречается в составленном в VIII веке житии Максимина тревирского³⁹⁴, и, начиная с этого времени, она становится очень известною на западе. Древнейшая сохранившаяся рукопись с актами кельнского собора, находящаяся в Брюсселе, относится к 10-му веку или, самое позднее, к началу 11-го³⁹⁵.

Само по себе молчание о кельнском соборе 346 года древних авторов не может служить доказательством подложности его актов. Argumenta а silentio имеют вообще очень относительное значение в исторической критике. А внутренние признаки говорят скорее за подлинность кельнских актов. В них незаметно решительно никакой тенденции. Все акты состоят из краткого предисловия, где перечисляются участники собора и 10 епископов, заявивших свое согласие (на осуждение Евфраты, если он не исправится, или же вообще с тем решением, какое постановит собор?), из votum’ов 14-и епископов, присутствовавших на соборе, и из отрывка из письма Диклонета аврелианского. Начало всех 14-и votum’oв – стереотипное: Maximinus episcopus dixit. Valentinus episcopus dixit. По-

—177—

добным образом начинаются правила сердикского и I и II карфагенских соборов (Osius episcopus dixit – Gratus episcopus dixit). Об учении Евфраты епископы обычно не распространяются и только вариируют на разные лады фразу: Christum Deum negat³⁹⁶. Но Валериан оксеррский (Antisidorensium) говорит яснее. По его словам, Евфрата считал Христа только простым человеком, отрицал Его домирное бытие (primordialem dominum et deum nostrum negat, cum per universos prophetas manifestetur ilium ante mundi constitutionem fuisse cum Deo Patre omnipotente, – – – tantum nudum hominem asserit Christum). Следовательно, заблуждение Евфраты было евионитского характера и не имело ничего общего с арианством. И вообще vota епископов этого собора достаточно разнообразны, чтобы возбуждать какие сомнения. Из ѵоtum’ов более осведомленных епископов, как Валериан оксеррский, Аманд страссбургский (Argentoraetnsium), Иессей шпейерский³⁹⁷ и Серватий тонгрский, мы узнаем кое-что и о

—178—

событиях, предшествовавших кельнскому собору. Сообщение Серватия упомянуто выше, а из votum’ов Валериана и Аманда видно, что собору 12 мая 346 года предшествовал меньший собор из 5-и только епископов, который тоже признал Евфрату достойным низложения³⁹⁸.

—179—

Нисколько не говорит против подлинности актов, а скорее ручается за их достоверность и общий характер votum’oв: отсутствие в большинстве их точной характеристики догматического заблуждения Евфраты. Это вполне отвечает тому представлению, какое мы можем, иметь о состоянии богословского просвещения у галльских и германских христиан IV века. Такие епископы, как Иларий пиктавийский, составляли конечно, одинокое исключение среди епископов Галлии. Если вообще даже латинский запад IV века не славился состоянием христианского просвещения, если даже церковные писатели запада были, по большей части, только более или менее хорошими учениками или прежних латинских или современных им греческих христианских богословов³⁹⁹, то что думать об епископах такой варварской страны, как Галлия? Можно ли считать удивительным, что об учении Евфраты, державшегося, вероятно, воззрений, Фотина или даже Маркелла, они могли сказать только, что он отрицает, что Христос есть Бог, Christum deum negat, и только наиболее осведомленные из них могли определить его заблуждение точнее, говоря, что он считает Христа простым человеком?

Наконец, и самый язык кельнских актов, по признанию даже противников их подлинности, не таков, чтобы их легко было считать позднейшей выдумкой ⁴⁰⁰.

И, однако, для ученых, живших ранее средины 19-го столетия, до выхода в свет пасхальных посланий Афанасия в. с их κεφάλαια, не особенно легко было поверить в историческую достоверность кельнских актов. За дату сердикского собора до 1738 года все, до 1848 – почти все принимали 347-й год, указываемый у Сократа и Созомена; следовательно, кельнский собор для тогдашних ученых приходился раньше сердикского. Выходило, что 12 мая 346 года Евфрата колонийский был низложен как еретик, а спустя год он уже снова в сане епископа является на собор в Сердике и пользуется там таким уваже-

—180—

нием, что собор избирает его своим делегатом на восток. До 1848 или далее 1852 года эта (как оказалось теперь мнимая) хронологическая трудность имела значение главного аргумента против подлинности актов кельнского собора 346 года. Такое значение придается ей напр. даже у Реттберга⁴⁰¹ в книге, вышедшей, так сказать, накануне открытия пасхальных посланий Афанасия в., доказавших бесповоротно, что сердикский собор был не в 347 году, а в 343-м (не позже 344-го, во всяком случае, но может быть далее осенью 342 года), следовательно, не после кельнского собора, а раньше его.

Но так как сами по себе кельнские акты не возбуждали сомнений, то и до 1848 года не было недостатка в попытках устранить эту хронологическую трудность путем ли иной, более поздней датировки кельнского собора, или же путем перенесения на более ранний год самого сердикского собора. Напр., Bucherius вместо: “post consulatura Amantii et Albini, quarto Idus Maias = 12 мая 346 года предложил читать: р. с. Amantii et Albini quarto, Idibus Maiis, т. e. в 4-й год после консульства Амантия и Альбина, которое соответствует 345-му году, следовательно, в 349 году, 15 мая (не в 4-ый день пред идами мая, а в самые иды). Разумеется, это – конъектура совершенно неудачная: нельзя понять, с какой стати кельнские отцы стали бы обозначать 349-й год консулами 345 года, когда и предшествующий 348-й год имел своих консулов (Flavius Philippus et Flavius Salia). Почему кельнских отцов так интересовали именно консулы 345 года? Даты: post consulatum объясняются ведь тем, что имена вновь назначенных (с 1 января) консулов не сразу делались известны по всей империи: поэтому в начале года, а в отдаленных провинциях даже и в середине, и обозначали текущий год консулами прошедшего года. Но неужели в мае 349 года в Кельне неизвестны были и консулы 348-го, даже 347 (Vulcatius Ilufinus et Flavius Eusebius) и 346 года (Fl. Julius Constantius Aug. III et Fi. Julius Constans Aug. III)? И кроме того Максимина тревирского к 349-му году уже не было в живых. Когда в 347 году (по старой хронологии в 349-м) Урсакий сингидунский и Валент

—181—

мурсский подали Юлию римскому свое покаянное письмо, то Афанасий в. получил экземпляр этого из письма чрез Павлина тревирского, преемника Максимина⁴⁰².

Еще дальше шли Binius, которой предполагал что или кельнский собор был в 350–351 г.⁴⁰³ или нужно различать два кельнских собора по делу Евфраты: 346 года при Максимине, и 375-го при Максиме майнцском (и Серватии тонгрском)⁴⁰⁴, и Slus прямо относивший кельнский собор к 375 году, а на возражение Баронио, что к этому времени многих из числа епископов, поименованных в актах собора, не было в живых, ответивший, что раз необходимо отказаться от даты собора, то можно отказаться и от имен епископов. По поводу этого последнего мнения Тилльмон метко замечает, что тогда «нужно бы отказаться еще и от того, что сказано» в актах [в ѵоtum’е Серватия тонгрского] о том, «что Евфрата поддерживал свое заблуждение в присутствии св. Афанасия и Серватия: и после этого я не думаю, чтобы было затруднение отказаться еще и от всего остального»⁴⁰⁵. Не легко также поверить, чтобы Евфрата, который был уже стариком в 348 [344] году “прожил до 375 года”.

Эти гипотезы имеют теперь, конечно, только историческое значение.

Когда в 1738 году Маффеи (Scipio Maffei) издал так называемую «historia acephala», то знаменитый издатель соборных деяний Манси сделал на основании ее вывод, что сердикский собор был не в 347 году, а в 344-м, и справедливо оценил значение этого вывода и для вопроса о кельнском соборе 346 года⁴⁰⁶.

—182—

Но этот взгляд Манси вызвал возражения со стороны другого итальянца Мамаки (Mamachi). Между обоими этими учеными возгорелась резкая полемика. В Германии в пользу Манси высказался в 1778 году Dürr, в пользу Мамаки в 1783 году Helderich, в 1796 году Molkenbuhr и в 1827 году Wetzer.

С другой стороны, в 1835 году Бинтерим⁴⁰⁷, доказывая подробно⁴⁰⁸ неподлинность кельнских актов, пытался показать, что даже и новая, предложенная Манси, хронология не способна отстранить подозрение, что кельнский собор 346 года представляет собою чью-то выдумку⁴⁰⁹.

Действительно Манси, принимавший за дату сердикского собора 344-й год, должен был относить посольство Евфраты на восток и низложение Стефана антиохийского к 345-му году, а возвращение Евфраты в Кельн даже к концу этого года⁴¹⁰, и для тех событий, которые, по ак-

—183—

там, предшествовали кельнскому собору, у него оставалось слишком мало времени.

Но, не говоря уже о том, что нет никаких оснований думать, что Евфрата оставался на востоке так долго, это возражение Бинтерима отпало с 1848 года, когда стало известно, что Евфрата был в Антиохии еще в 344 году.

Предложенная Манси дата сердикского собора, однако находила мало сторонников.

И еще в 1846 году казалось, что исследованием Ветцера (Wetzer. Restitutio verae?!) chronologiae inde ab anno 325 usque ad annum 350. Francof. ad M. 1827) вопрос о годе сердикского собора окончательно решен в пользу старой хронологии, основной на историях Сократа и Созомена. Реттберг⁴¹¹ считает достаточным отделаться от вывода, сделанного Манси, только следующим вопросом:

«Но что может доказать незасвидетельствованный никем после (nicht weiter verbürgter) аноним, который в некоторых других пунктах показывает себя ненадежным, против известных современных» [так!] «авторов, которые, как все древние греческие церковные историки, полагают этот» [сердикский] «собор при консулах Руфине и Евсевии в 347 году?» [но кто же из действительно современных сердикскому собору авторов говорит, что этот собор был в консульство Руфина и Евсевия? Ведь Сократ и Созомен писали уже в 40-х годах 5-го столетия, спустя 100 лет после сердикского собора и по крайней мере на 50 лет позже анонимного автора так называемой historia acephala. И разве показания этого анонима не подтверждает Иероним, сообщающий в своей хронике, что Афанасий в. возвратился в Александрию, после своего 2-го изгнания, в 10-й год царствования Константия? И разве на это не указал уже Манси, равно как и на то, что в древнем кодексе из собрания Исидора Меркатора, но сообщению Гардуэна, сердикский собор датируется 6-м годом Константия и 381-м испанской эры, т. е. 343-м годом⁴¹², а в собрании Surius’a – консульством Леонтия и Саллюстия

—184—

= 344-м годом?] «И попытка поставить сердикский собор раньше спорного кельнского, должна, следовательно, считаться напрасною»⁴¹³ – уверенно замечает Реттберг.

По странной иронии случая, прошло только два года со времени выхода в свет книги Реттберга, как найдены были «κεφάλαια» и, спустя еще 4 года, стали доступны и неориенталистам, и с незначительной – для вопроса о кельнском соборе совершенно безразличной – поправкой (не в 344-м году, а в 343-м) предложенная Манси-дата сердикского собора скоро была признана всеми. Присоединился к ней и авторитетный Гефеле, который еще в 1852 году имел несчастие выступать на защиту старой хронологии⁴¹⁴.

Казалось бы, что после того, как, таким образом, пал самый фундамент гипотезы о неподлинности актов кельнского собора 346 года, историческая критика должна бы была сделать решительный поворот к признанию подлинности этого интересного документа, который выдержал пробу пред судом высоко авторитетных александрийских хроник, сохранивших верную дату сердикского собора, которая осталась неизвестною даже греческим церковным историкам 5 века. Раз Евфрата колонийский был в Антиохии, как посланник сердикского собора не в 348-м, а в 344 году, то осуждение его за ересь собором галльских епископов в мае 346 года не представляет собою ничего невозможнаго. В 342–344 г.г. Евфрата мог быть вполне православным, всеми уважаемым, епископом, а в 345 году впасть в ересь.

Реттберг⁴¹⁵, правда, думает, что и это позднейшее отпадение Евфраты от православия столь же невозможно (ebenso unmöglich) как и осуждение его за ересь за год до сер-

—185—

дикского собора. Он ведь и во время посольства на восток был в старческом возрасте, когда такое отступничество невероятно. А главное, акты приписывают ему давно укоренившуюся ересь, против которой его коллеги выступали уже много раз⁴¹⁶. Серватий тонгрский уже часто пытался увещевать его, даже в присутствии Афанасия в., при чем можно думать только о присутствии последнего в Галлии во время его [первого] изгнания в 336–338 г.г. Позднейшее пребывание Афанасия по эту сторону Альп, если даже оно простиралось и за Рейн, относится [по старой хронологии!] отчасти к 345, или даже 346 году, когда он был занят приготовлениями к сердикскому собору, так что он не мог бы покровительствовать там обнаружившему свое упорство еретику, или даже к 349 году – после собора.

Однако не все невероятное невозможно. Хотя и не часто, но меняют свои убеждения и старики. А затем позволительно спросить: что, собственно, мы знаем об убеждениях Евфраты в 342–344 г.г.? Заблуждение Евфраты, судя по всему, не было ни «арианством», ни чистым евионитством. По всей вероятности, его учение было сродно с учением Маркелла анкирского и его ученика Фотина сирмийского, которого позднейшие полемисты представляют тоже почти евионитом⁴¹⁷.

Это видел уже Тилльмон⁴¹⁸. Фридрих вслед за

—186—

Binius’ом и Gelpcke видит в заблуждении Евфраты «элементы учения Маркелла анкирского»⁴¹⁹. Но система Фотина, если и отличалась от системы его учителя Маркелла, то «не так много, как обыкновенно полагают»⁴²⁰. Из слов Валериана оксеррского можно заключать, что Евфрата отрицал домирное бытие Сына Божия вместе с Богом Отцом. Но в каком смысле? Не отрицал ли он подобно Павлу Самосатскому и Маркеллу только существование Сына Божия до Его воплощения как личности, или даже только как Сына Божия, но признавал существование Его в Отце как безличного (?) Слова от вечности? В таком случае его заблуждение могло быть замечено не сразу, и он долгое время мог считаться вполне православным. Ведь даже и Павла Самосатского с его близкими к евионитским христологическими воззрениями долгое время не удавалось уличить в ереси. Первый созванный по его делу собор кончился ничем. Но и на последнем соборе (около 268 года) потребовалось все искусство такого диалектика, как пресвитер Малхион, чтобы заставить Павла ясно высказать свои взгляды⁴²¹. И это не удивительно. Павел признавал Христа, в сущности, только обожествленным человеком, человеком, в котором только обитало Слово Божие. Однако он называл его «Богом из Девы», «Богом из Назарета» ⁴²². И этого было для него достаточно, чтобы казаться православным в глазах большинства епископов. И это на востоке, где богословское просвещение в III веке стояло несравненно выше, чем в IV веке в варварской Галлии!

И Маркелл анкирский, осужденный уже раньше констан-

—187—

тинопольским собором 336 года, был, однако, оправдан сердикским собором, и даже учение Фонта осуждено было западными впервые только на Медиоланском соборе 345 года. Можно ли удивляться, если и Евфрата колонийский в 342–345 гг. оставался на своей кафедре, хотя бы его богословские воззрения были далее и в 342–344 г.г. близкими к воззрениям Фотина сирмийского? С другой стороны, православные полемисты уже Павла Самосатского обвиняли в том, что он считает Христа простым человеком⁴²³. И это же обвинение выдвинуто было потом евсевианами и против Маркелла анкирского и Фотина. По словам историка Сократа, имевшего под руками в Συναγωγὴ Савина деяния константинопольского собора 336 года, низложившего Маркелла, Маркелл, будто бы, осмелился, как ὁ Σαμοσατεὺς называть Христа простым человеком⁴²⁴. В единомыслии с Павлом самосатским и Фотином обвиняли потом и Нестория.

Что же удивительного, если и в заблуждении Евфраты, если даже оно совпадало с учением самого Маркелла анкирского, оправданного сердикским собором, малообразованные епископы Галлии, после того как он высказался более или менее ясно, увидели чистое евионитство, учение о Христе как простом человеке, или прямо отступничество от Христа? Если Христос не был Сыном Божиим до своего рождения от Девы, то значит, он родился как простой человек, а следовательно он не есть даже и Хри-

—188—

стос, ибо Христос есть Сын Божий и Бог. Если принять во внимание, какой широкий смысл имеет слово «безбожник» в устах православного русского человека, не обладающего широким богословско-философским образованием (безбожник – всякий, кто не признает каких-либо истин православной веры, хотя бы по-своему он и веровал в Бога), тот не увидит никакого абсурда в возводимом отцами кельнского собора на Евфрату обвинении, что он Christum Deum negat.

Нет, следовательно, никаких оснований предполагать, что Евфрата в 342–344 г.г. был вполне православным епископом, а в 345–6 г.г. вдруг впал в ересь. Его убеждения и во время сердикского собора могли быть теми же самыми, как и в мае 346 года, но остаться необнаруженными, как и заблуждения Маркелла, оправданного сердикским собором, и Фотина, осужденного только в 345 году. Выдающейся роли на сердикском соборе Евфрата, во всяком случае, не играл: восточные не упоминают о нем в своем послании, и он не был ими низложен. Но, что особенно удивительно, его имени нет даже у Афанасия в.⁴²⁵ в числе галльских епископов, подписавших постановления сердикского собора, как нет его и ни в одном из сохранившихся списков отцов сердикского собора. А таких списков дошло до нас целых четыре [у Афанасия в. apoi. с. arian n. 50, у Илария, fragm. ex opere historico 2, n. 15 и в подписях под посланиями сердикского собора и Афанасия в. (Etiam ex his и Sancta synodus laudavit) к церквам мареотским⁴²⁶.

Можно ли думать, что во всех четырех списках имя Евфраты опущено случайно? Не гораздо ли проще допустить, что или Евфрата не присутствовал на этом соборе, или Афанасий в. (и Иларий!) опустил его имя потому, что, когда писал свою апологию, Евфрата был уже низложен? Труднее, с точки зрения последнего предположения, объ-

—189—

яснить пропуск имени Евфраты в подписях под посланиями к церквам мареотским. Эти послания отправлены были св. Афанасием в Мареот, конечно, не в 346 году, а сразу же по окончании сердикского собора. Но список под посланием в Мареот самого собора (Etiam ex his), несомненно, не полон: под ним подписались всего 27 епископов. Едва ли полон и список под посланием самого Афанасия в. (Sancta synodus), хотя он и содержит 60 имен. Отсутствие здесь имени Евфраты может говорить только о том, что между ним и Афанасием в. не было особенной близости. Возможно даже, что уже и в то время, когда Афанасий писал это послание, православие Евфраты стало казаться ему подозрительным.

А если Евфрата является легатом сердикского собора на восток, то 1) его миссия туда не требовала выдающихся познаний в богословии, так как он и Винкенгий отправлялись туда не для споров, а только затем, чтобы уведомить императора Константия о желании его, более сильного, брата Константа о том, чтобы решения сердикского собора относительно низложенных восточных епископов возымели свою силу и на востоке; 2) в легаты мог выбрать Евфрату сам император Констант, может быть, почему-либо благоволивший ему лично, или же и просто, как епископа большого города подчиненной ему части империи (столицы 2-й Германии). Ведь и Осий кордубский, как богослов, вовсе не выдавался, и, однако, Константин в. его именно послал в Александрию для улажения спора между св. Александром и Арием, и ему именно предоставил выдающееся положение и на самом никейском соборе.

Если Серватий тонгрский говорит, что он часто и публично, и на дому спорил с Евфратою⁴²⁷, то это он имел возможность сделать и в течение немногих месяцев. И собор пяти епископов в Кельне, упоминаемый Валерианом оксеррским⁴²⁸, мог состояться в 345 году. А помимо этого, акты кельнского собора не содержат никаких указаний на то, что ересь Евфраты была обнаружена за много лет до 12 мая 346 года.

—190—

Мне представляется очень возможным, что обнаружение заблуждения Евфраты стоит в связи с осуждением Фотина сирмийского на Медиоланском соборе 345 года. Так как в 343 году Фотин считался православным, то Евфрата мог даже познакомиться с ним на пути на восток или и с востока и усвоить его заблуждения (если он и сам не держался тех же в сущности взглядов). Теперь, узнав об осуждении Фотина, Евфрата, на которого могла произвести обаятельное впечатление даже самая личность Фотина (епископа, как известно, очень любимого своей паствой), мог увидеть в этом достаточный повод к тому, чтобы выступить открыто в качестве защитника учения Фотина, которое в его устах, как человека мало образованного, приняло, быть может, более грубую форму, чем какую имело оно у Маркелла и Фотина, и стало напоминать чистое евионитство.

А ссылка Реттберга на то, что кельнские акты будто бы и с точки зрения Манси трудно согласить с историей жизни Афанасия в., представляет собою только petitio principii: он же сам знает, что Афанасий в. был в Галлии и после сердикского собора. Но κεφάλαια Афанасий в. возвратился в Александрию из своего 2-го изгнания только ведь 21 октября 346 года. Перед отъездом он ездил в Галлию проститься с императором Константом, который 25 мая 345 года был в Трире. Об этом своем путешествии в Галлию говорит сам Афанасий в апологии к Константию⁴²⁹. Зёдер⁴³⁰ поэтому совершенно справедливо полагает, что Серватий обличал Евфрату в ереси в присутствии Афанасия от осени 345 до весны 346 года. Можно также допустить, что все три епископа встречались и не в Кельне, и даже не в Галлии, а где-нибудь еще на западе вскоре после сердикского собора. Но даже и в этих предположениях не будет особенной надобности, если согласиться

—191—

с Фридрихом, что Евфрата был последователем самого Маркелла анкирского. В таком случае Серватий мог обличать Евфрату в присутствии Афанасия и во время его первого изгнания в 335–338 гг. Но Афанасий, для которого и Маркелл не был еретиком в это время, мог не придать этому важного значения. И Серватий ничего и не говорит об отношении к Евфрате самого Афанасия александрийского.

Прошло, однако, 19 лет со времени открытия пасхальных посланий Афанасия в., как появился 1-й том «Церковной историй Германии» Фридриха, где аргументация Реттберга подвергнута столь основательной критике, что опровергать ее подробно вновь значило бы actum agere. Для иллюстрации не излишне привести, однако, несколько примеров.

Реттберг⁴³¹ признает, что язык кельнских актов настолько правилен, что они могли появиться и в 4 веке. Но против их подлинности говорит, будто бы тот факт, что в них встречается слово «castra»⁴³² (множ. от castrum) в приложении к городам и Germania secunda (наименование провинции) вместо inferior⁴³³. Но, спрашивает Фридрих⁴³⁴, если слово “castra” в смысле: «города» встречается (как это отмечает сам Реттберг) в начале 5 века, то что же препятствует допустить, что в действительности оно на 50 лет старше, существовало уже в середине 4 века? Ведь обычно возраст известного выражения нужно считать много выше, чем с того времени, как оно встречается в первый раз в каком-либо сочинении⁴³⁵.

—192—

В действительности же возраст выражения «castra» не на 50, а на 100 лет старше 5 века: оно встречается уже в актах св. Флориана, появившихся в древнейшей форме, в начале 4 века⁴³⁶.

А Germania secunda упоминается не только в Notitia imperii, но и в Notitia provinciarum et civitatum Galliae Гонория, в древнейшем списке провинций веронского кодекса 297, у Полемия Сильвия (не позже 386 года), у Феста Руфа и, наконец, у Аммиана Марцеллина, который прямо называет Кёльн главным городом в Germania secunda⁴³⁷. И даже сам Реттберг признает выше, что это название было в употреблении со времени Константина в.⁴³⁸.

Реттберг⁴³⁹ пытается доказать, что кельнские акты появляются очень поздно. Впервые встречаются они, будто бы, только около 1240 года в прибавках аббата Эгидия к жизнеописанию Серватия тонгрского, составленному Гаригером (Hariger). Раньше, начиная с 8 столетия, встречаются будто бы только следы знакомства с историей низложения Евфраты, но не с самыми актами кельнского собора⁴⁴⁰. Но, как указывает Фридрих⁴⁴¹, Флосо – сам стоявший против подлинности кельнских актов – видел однако ру-

—193—

копись их, писанную в 10 столетии. Эта рукопись сохранялась в брюссельской библиотеке (под №№ 495–505) и в 1883 году, и Зёдер⁴⁴² воспользовался ею для своего издания актов кельнского собора.

Реттберг⁴⁴³ указывает, что кельнские акты заимствуются, собственно, из жития Серватия тонгрского, где в заголовке их стоит дата: Anno Dominicae incarnationis trecentesimo quadragesimo sexto, quarto anno ducentesimae octuagesimae olympiadis, Imperii autem Gonstantii filii Constantini sexto, indictione quarta – post consulatum Amantii et Albini, и ученые издатели произвольно опустили начало актов, оставив в их заголовке только одну последнюю дату: post conculatum Amantii et Albini. А так как эра dominicae incarnationis изобретена только в 525 году Дионисием малым, а во всеобщее употребление на западе вошла гораздо позже, то заголовок актов, если признать его составною частью самых актов, указывает ясно на их происхождение в 9–10 вв.

Но, как оказывается⁴⁴⁴, в брюссельской рукописи, ви-

—194—

денной Флоссом и использованной Зёдером, сомнительные даты стоят на поле и уже этим ясно выдают, что не принадлежат самому тексту актов. По мнению Зёдера, который приводит эту заметку брюссельской рукописи целиком, она заимствована из какой-нибудь хроники и внесена в брюссельскую рукопись рукою 12 столетия, которое сделаны и некоторые небольшие поправки в этой рукописи⁴⁴⁵. Следовательно, издатели актов (Crabbe в 1536 и Chapeaville в 1615 году) обнаружили не произвол, а настоящий критический такт, когда начали кельнские акты прямо с Post sonsulatum⁴⁴⁶.

—195—

Но и аргументация Фридриха не убедила некоторых, даже выдающихся ученых в подлинности кельнских актов. Напр, знаменитый историк соборов Гефеле и во 2-м издании своей Conciliengeschichte, вышедшем в 1873 году⁴⁴⁷, после того как сам Гефеле, раньше пытавшийся защищать старую дату сердикского собора, давно признал правильность новой, устанавливаемой сирскими κεφάλαεα, его даты, высказывается против кельнских актов. Смысл заблуждения Евфраты, по этим актам, Гефеле уверенно обозначает, как арианство. Он видит, что главный аргумент против подлинности актов, принимаемая раньше почти всеми дата сердикского собора, теперь отпал, и находит возможным, что Евфрата в 343–4 гг. был православным, а потом перешел в арианство⁴⁴⁸.

«Но кельнские акты» – по мнению Гефеле – «говорят совершенно ясно, что Евфрата уже задолго до своего низложения обнаружил склонность к арианству и был уже часто предостерегаем своими соседями, между прочим, и в присутствии Афанасия (следовательно, может быть, во время пребывания его в Галлии). Следовательно, отпадение было не внезапное. Но это прямо противоречит поведению его в Сардике и избранию в соборные легаты. Сверх того, Афанасий в. в свой historia arianorum ad monachos, которую он писал по возвращении в Александрию, следовательно после октября 346 года (с. 25), конечно обнаружил бы меньше симпатии к Евфрате и едва ли умолчал бы об его падении, если бы оно имело место». Далее Гефеле приводит и argumentum а silentio: молчание об осуждении Евфраты колонийского современных писателей и, между прочим, ересеологов, в роде Филастрия. Но этот последний аргумент основательно устранен уже

—196—

Фридрихом⁴⁴⁹: с какой стати нужно было заносить Евфрату в каталоги ересей, когда он не был сам главою ереси? Вообще все свои аргументы Гефеле берет у Реттберга и, указывая литературу вопроса, в числе ученых, отрицавших кельнский собор 346 года, не называет ни одного, писавшего после 1848 года.

Свящ. Д. Лебедев

(Продолжение следует)